Дедушка 2.0. Пути неисповедимы… - Алексей Шипицин

А потом наступал вечер. Она очень боялась вечеров и тем более ночей. Поэтому и пошла в охрану, чтобы ее ночи теперь принадлежали не ей, а организации.

Хоть как-то скрашивали ее существование собаки. На заводе их было три. Обычные дворняги, но умные и сообразительные. Большого белого пса звали Бим, а двух его подружек – Маня и Фрося. Говорили, что раньше на заводе жил четвертый пес, Симба. Куда он пропал, никто не знал. Ходили слухи, что его съели трое других. Якобы на прошлогодние новогодние праздники их оставили без еды, а после этого он и пропал. Люба не хотела этому верить – такие милые были собачки, что никакая голодуха не могла бы их превратить в «каннибалов». И как искренне она образовалась, когда Симба нашелся. Он просто оказался изменником и перебежчиком. Но живым и здоровым. Сбежал на соседний рынок. Жизнь там, видимо, была более сытая. Так и остался в «хлебном» месте. А трое других верными оказались, по-прежнему на заводе жили.

И как-то само собой получилось, что Люба взяла над ними шефство – приносила им еду, варила, кормила. Покупала куриные лапки-шейки, варила каши-бульоны в большой кастрюле, чтобы всем троим хватило. Иногда баловала их настоящим собачьим кормом. Ей просто надо было о ком-то заботиться. Убежать от своего одиночества.

Собаки, увидев ее еще издали, неслись со всех ног, начинали прыгать вокруг и ластится, пытаясь лизнуть в лицо. А потом, уже накормленные, скакали по всему заводу, гоняя воробьев и пугая своим лаем редких посетителей. А у нее теплело на сердце – хоть кому-то она была нужна на этом свете.

Ей частенько приходилось защищать своих собачек. Они были вполне мирными и добродушными. А скандалы вокруг них периодически возникали по двум прямо противоположным поводам. Половину работников возмущало само их существование – зачем они нужны, если ничего не охраняют, только хвостами виляют. Если же они начинали выполнять свои охранные функции – лаять на чужих, а то и за ноги хватать, в дело тут же вступала другая половина с требованием на цепь их посадить. На что Люба, естественно, никогда бы не согласилась…

А, помня о той новогодней голодовке, когда бедные ее собачки на две недели без еды остались, она и сменщику своему еду для них оставляла. И возмущалась – ну ладно, завод не работал, а охранники-то что, покормить не могли? Но тем мужикам, которые в то время здесь работали, было попросту не до собак. Они водку пили.

Тогда, при них, на заводе и случилось ЧП. Вывезли «товарно-материальных ценностей» на много миллионов.

Люба, устраиваясь сюда на работу, посмеивалась про себя и вспоминала юмореску Аркадия Райкина о складе чугунных болванок весом по восемь тонн каждая, который он был поставлен охранять. Так и тут. Ну что можно украсть на заводе железобетонных конструкций? Плиты перекрытий, бетонные шпалы? Оказалось, можно. Пропала железная арматура и проволока в бухтах. На металлолом, наверное, сдали. Причем украли что-то уж о-очень много. Хотя ходили слухи, что украли-то как раз какую-то мелочь, а все остальное начальство «до кучи» списало. Как бы то ни было, охранников всех сменили. Так она и оказалась на заводе…

Вскоре после того случая и камеры видеонаблюдения установили. Целых четыре штуки. У нее в бытовке появился современный монитор, совершено не вписывающийся в убогий интерьер. Только поставили этот экран как-то странно – на всеобщем обозрении. Она-то, по своей наивности, думала, что видеть его должна только она. Но нет, любой посетитель завода, не говоря о штатных работниках, сразу получал всю информацию – сколько установлено камер, где именно они стоят и что снимают. И какие зоны остаются вообще без контроля…

Одна камера снимала те самые ворота – какие машины заехали-выехали. Идея правильная, но на самом деле бесполезная – номера машин все равно были не видны. Вторая была установлена в районе железнодорожного тупика и должна была показывать вагоны, погрузку-выгрузку и все маневровые работы. И тоже пользы никакой не приносила – установили ее где-то в неправильном месте, и козловой кран, припаркованный на ночной «отстой», загораживал весь обзор. Во всяком случае, все, что она могла видеть на мониторе – это только ферму крана во весь экран. А что происходит за ней, никто не знал. Еще одна камера фиксировала склад готовой продукции – огромную площадку, сплошь заставленную гигантскими штабелями бетонных железнодорожных шпал. Склад был затоварен, продукция отгружалась редко, и здесь неделями ничего не менялось.

А четвертая камера стояла… прямо в ее бытовке. Она постоянно видела на экране саму себя. Было очень неприятно жить под этим «всевидящим оком». Понятно, руководство хотело обезопаситься от повторения инцидентов, связанных с пьянством на рабочем месте, но ей-то от этого легче не становилось. Она-то здесь при чем? Ее-то зачем снимать?

Мало того, все камеры были оборудованы датчиками движения. В углу экрана появлялся силуэт оранжевого бегущего человечка. Но все эти датчики тоже были совершенно бесполезны. В самую же первую смену после запуска камер, увидев оранжевый сигнал, она пошла выяснять, в чем дело. Но никого не обнаружила. Через несколько минут – снова. Потом сообразила – это просто ее собаки бегают. А вскоре выяснилось, что датчики реагируют даже на пролетающих воробьев. И на бедных оранжевых человечков давно уже никакого внимания не обращали, как бы активно они не мигали на экране…

Утренняя «напряженка» закончилась. Все рабочие прошли, время посторонних посетителей еще не наступило. Машины поедут чуть позже. Обычно в это затишье она кипятила чай, устраивала себе легкий перекус.

Но сегодня что-то ей не давало покоя. Кажется, все было как всегда. И в то же время – не так. Кусок в горло не лез…

На эту работу в охрану, беспокойную по определению, она пошла ради своего внутреннего покоя. Вот такой вот каламбур, такой парадокс. Только сегодня этого «покоя» и не было…

Пятница, 10-00

Бабушкиного дома не было…

От забора остались только покосившиеся столбы. А от самого дома – полуразрушенный сруб. Он смотрел на мир черными проемами пустых окон, словно с укоризной спрашивая: «За что?»

Ни дверей, ни стекол, ни рам – ничего не было. Хозяйственные соседи постарались. И крыши не было, и даже потолка. Одни стены…

Алена зашла внутрь. Пола тоже не было – только несколько разломанных половиц, которые, видимо, никому не понадобились. Весь дом зарос полынью, лебедой и крапивой. Сорняки вольготно хозяйничали здесь, в тени. И к осени вымахали в человеческий рост.

Ванюшка, почувствовав, что с мамой происходит что-то не очень хорошее, затих, прилип к ней и не отходил далеко.

Печка тоже была почти вся разобрана, осталась только часть стены. Алена похлопала по кирпичам, не веря в реальность всей этой картины. Как будто хотела убедиться в том, что это – мираж. Который исчезнет от прикосновения… И, кажется, зря это сделала. Сверху тут же свалилось несколько обломков, подняв кучу пыли. Шум и грохот показались невообразимо громкими в жуткой тишине мертвого дома. И тут же в дальнем углу, там, где раньше была бабушкина «квартира», рухнула одна из оставшихся потолочных балок.

– Ваня, – испуганно вскрикнула она. – Не трогай здесь ничего. Видишь, все падает…

Алена оглянулась – Ванюшка спокойно играл во дворе. «Ну и хорошо, здесь, оказывается, опасно». На шум подошел дядя Гена, помаячил ей издалека – «все в порядке?»

Она кивнула и показала глазами на Ванюшку. Он понял – «присмотрю, не переживай».

…Известие о том, что баба Гутя умерла, пришло, когда Алена еще в городе жила, когда дядя Дима только готовил к запуску свою программу «защиты свидетельницы». Но тогда не было ни времени, ни возможности приехать сюда. Сейчас же она просто не могла здесь не побывать. Только не представляла, что все будет именно так…

Алена ходила по дому, перебираясь по редким доскам, и вспоминала – здесь комод стоял с вечно не работающим телевизором, здесь – гостевая кровать. Она зашла за остатки печки. Здесь бабушкина лежанка была, здесь – кухонный стол…

А вот и сам комод. Вернее, то, что от него осталось. Весь пыльный и разломанный, он, видимо, никому не приглянулся. Вот и валялся в дальнем углу. Алена присела перед ним на корточки, выдвинула единственный оставшийся ящичек… И чуть не разрыдалась.

В этом ящике бабушка хранила свои «прожитые годы», как она говорила. Настенные календари. По-бабушкиному – «численники». Она не отрывала в них листочки, как вроде было принято, а просто отгибала и засовывала под специальную резиночку. А когда год заканчивался, не выбрасывала их за ненадобностью, а складывала в этот самый комодный ящик. Их там у нее много скопилось, старых, пожелтевших. Алена не знала, зачем, с какой целью баба Гутя их там хранит. Но для нее самой они были одним из развлечений детства. Их можно было просто читать!